Юкио Мисима
Аудиокниги
Свое эстетическое кредо Мисима выразил в сочинении «Золотой храм», написанном под сильным влиянием философии Шопенгауэра. Мисиме оказалась эстетически близка шопенгауэровская концепция элитарности творчества и культуры вообще, его иррационализм, акцент на интуиции, выступающей в качестве основы постижения красоты и творческой деятельности. «Люди полагают, – писал Мисима, – что искусство шаг за шагом начинает развиваться лишь после того, как возникнет человеческая жизнь. Мне же, напротив, представляется, что человеческая жизнь началась лишь после того, как образовалось опередившее её искусство».
Будучи горячим сторонником японского национализма, Мисима всячески подчеркивал избранность и японского искусства как проявления некоей надчеловеческой, божественной сущности.
Романы Мисимы болезненны. В них мы не видим благого конца или светлых утопий. Он мечется между европейскими литературными и философскими тенденциями — ницшеанством, индивидуализмом, скепсисом, и буддистским японским началом, проявляющимся в культуре, искусстве, в театре, но и кабуки, в традиционной японской этике самурайского служения. Герои Мисимы одновременно и совершенны, так как обладают железной волей, невероятным мужеством, способностью достигать цели любой ценой, но и глубоко больны. Они выпали из традиционной культуры, из структуры священного и потерялись в разверзшейся бездне нигилизма, раскрытой европейцами.
Этот драматизм делает книги и пьесы Мисимы великими произведениями. Он предельно честен и откровенен: он описывает могущество тела и тяжелую болезнь духа. С детства, будучи слабым ребенком, он через изнуряющие тренировки творит из своего тела скульптуру, стремящуюся к совершенству. Он практикует традиционные боевые искусства Японии, погружается в их философию. Кроме того, он воспевает самурайскую этику верности и чести, служения и смирения. Но это только распаляет его неукротимый бунтующий дух, полный противоречий и несоответствий.
В конце жизни Мисима все больше тяготеет к политике. После поражения во Второй мировой войне Япония оказалась под Америкой. Получив контроль над материей, американцы начали перевоспитывать японскую душу, изгоняя из культуры все то, что питало любовь к своей идентичности, к независимости и величию. Мисима увидел именно в этом главную причину своей личной боли и того раскола, которые воплощены в его творчестве. Сама по себе японская традиция уже трагична, но этот трагизм и эта боль являются глубоко японскими. Они становятся понятными и осмысленными только в контексте страны. Здесь есть японское добро и японское зло, в равной мере недоступные европейцам, чья система координат фундаментально различается. Мисима, как и философы Киотской школы, видит, что дело в самой логике: европейская логика дуальна, в ней либо нечто есть, либо нет. В японском буддистском контексте все иначе: нечто может одновременно и наличествовать, и отсутствовать. Но понять эти дзэн-буддистские парадоксы способен только японец.
Материал подготовлен сообществом @arttraffic2